РАДИО КНИГА ВСЛУХ 
Трудно поверить, но Джон Рэмбо не всегда был иконой масскульта. Вьетнамский вояка – фигура не героическая, а трагическая. В массовом сознании Рэмбо – образ мифологической величины и воплощение американской исключительности. Хотя первый фильм с символическим названием «Первая кровь» (1982) совсем о другом: об Америке, которая отвергает своего искалеченного сына. Разгневанный ветеран с тяжелым автоматом не воспевает Родину и не заваливает джунгли трупами. Рэмбо – измученный войной и проклятый народом солдат.
«Первая кровь» – не столько крепкий боевик, сколько антивоенная драма о мрачном американце, который в поисках боевого товарища приходит в серый «город надежды». Но там, в американской глубинке, вояка оказывается чужим среди своих. Начальник местной полиции арестовывает героя за бродяжничество и кидает за решетку, где кучка задиристых копов его унижает. Рэмбо становится изгоем, бежит из плена и скрывается в лесу, как дикарь в джунглях, потому что дома его никто не ждет. Страна, которой он служил, проливая кровь, бросает его на произвол судьбы. Позже нечто подобное зрители увидели в балабановском «Брате», ключевом фильме постсоветского кино. Впрочем, у нас своя сила и правда.
Когда в конце рассерженный ветеран спецназа штурмует захолустный городок, раскрывается смысл его обиды: нам не дали победить. Не просто так в воинствующем продолжении, где Рэмбо отправляют сначала во Вьетнам, а потом в Афганистан, герой Сильвестра Сталлоне спрашивает командира: «Сэр, на этот раз мы победим?». Одинокий, закаленный горячими точками вояка злится не столько на протестующих граждан, которые называют его убийцей, сколько на трусливых политиканов, которые лишили его войны. «Что мне эта гражданская жизнь? На войне был кодекс чести. Ты прикрываешь мою спину, я – твою. А здесь ничего нет!». Солдату, привыкшему стрелять без приказа, чужда мирная жизнь. Война придала его жизни смысл, но победила Coca-Cola.
Фильм Теда Котчеффа «Рэмбо: Первая кровь» стал первым хитом студии Carolco, которая воскресила жанр, продюсируя боевики с Сильвестром Сталлоне и Арнольдом Шварценеггером. Голливуд превратил балладу о солдате в антисоветскую пропаганду, ничего не говоря о сущности той идеологической войны. После второго «Рэмбо» (1985) вышел четвертый «Рокки» (1985), и оба вызвали восторг у Рейгана, взвинтившего военные расходы под предлогом борьбы с коммунизмом. «Не вынуждай, иначе я начну настоящую войну», – угрожает шерифу герой Сталлоне, и последующие боевики показали американские амбиции уже всерьез. В агрессивных блокбастерах, подтвердивших конец Нового Голливуда с его контркультурой, процветал героизм одного человека, который перемалывает врагов в фарш. Как только «империя зла» исчезла, ветеран с тяжелой судьбой и несгибаемой волей был забыт. Надолго, но не навсегда. Измученный десантник как идеологическое оружие снова оказался на обочине.
Побитый, никому ненужный скиталец в первом фильме упрямо противостоит не кровавому режиму, как покажут в других частях этой саги. Злодеи – американцы, а точнее, сама Америка, где Рэмбо – военнопленный. Жестокость полицейских вызывает у него воспоминания о пытках во Вьетнаме. «Если я жив, значит и война тоже», – предупреждает он в пылающем от ярости сиквеле, где, по сути, заявляют: Америка могла бы выиграть любую войну, будь у нее больше таких суровых, смелых и сильных воинов, как Джон Рэмбо. Правда, сеющий смерть и хаос солдат вызывает страх, нежели сочувствие и восхищение.
«Бог бывает милосердным, а он [Рэмбо] – нет». «Рэмбоизм» утвердил американское превосходство и воинственный патриотизм, граничащий с фашизмом. Появился новый тип национального героя, который отстаивает честь, осуществляет месть как подвиг и помогает обществу изжить чувство вины. Угнетенный одиночка олицетворяет классическую для Голливуда философию мускулистого сверхчеловека, который действует сам по себе и воюет с режимом, чтобы «наша страна любила нас так же сильно, как любим ее мы». У американцев один в поле воин, и его война не окончена.
