Понятие «потерянное поколение» ввела в оборот американская писательница Гертруда Стайн, жившая в Париже и позаимствовавшая выражение у некоего автомеханика, недовольного своим молодым помощником, ремонтировавшим авто Гертруды. «Вы все потерянное поколение», – якобы заявил механик, объясняя неспособность своего помощника выполнить порученную ему работу. Вскоре после того, как близкий друг и ученик Стайн Эрнест Хемингуэй включил выражение в эпиграф романа «Фиеста», оно приобрело более широкий смысл, обозначая молодых людей, которые повзрослели на фронтах мировой войны и разочаровались в послевоенном мире. Это коснулось и писателей, осознавших, что былые литературные нормы неуместны, а прежние стили письма изжили себя. Многие из них эмигрировали в Европу и работали там вплоть до эпохи великой депрессии.
«Мы увидели, что от их мира ничего не осталось. Мы неожиданно очутились в ужасном одиночестве, и выход из этого одиночества нам предстояло найти самим», - говорит герой романа «На Западном фронте без перемен» Пауль Боймер. Впоследствии этот роман неоднократно экранизировался и стал одной из любимейших книг поколения советских шестидесятников. Его автору Эриху Мария Ремарку, проведшему три года в окопах, удалось особенно ярко выразить весь ужас Первой мировой войны, производящий тем большее впечатление, чем более отстраненным становится тон рассказчика.
«Мы вернемся усталыми, в разладе с собой, опустошенными, вырванными из почвы и растерявшими надежды. Мы уже не сможем прижиться. Да нас и не поймут, – ведь перед нами есть старшее поколение, которое, хотя оно провело вместе с нами все эти годы на фронте, уже имело свой семейный очаг и профессию и теперь снова займет свое место в обществе и забудет о войне, а за ними подрастает поколение, напоминающее нас, какими мы были раньше; и для него мы будем чужими, оно столкнет нас с пути. Мы не нужны самим себе, мы будем жить и стариться – одни приспособятся, другие покорятся судьбе, а многие не найдут себе места», – пророчествует Пауль на последних страницах романа. Именно об этом идет речь в другой книге Ремарка – «Возвращение»: один из фронтовых товарищей Пауля кончает с собой, другой становится школьным учителем, но чувствует себя таким же потерянным перед учениками.
«Вот стою я перед вами, один из сотен тысяч банкротов, чью веру и силы разрушила война... Вот стою я перед вами и чувствую, насколько больше в вас жизни, насколько больше нитей связывает вас с нею... Вот стою я перед вами, ваш учитель и наставник. Чему же мне учить вас? Рассказать вам, что в двадцать лет вы превратитесь в калек с опустошенными душами, что все ваши свободные устремления будут безжалостно вытравлять, пока вас не доведут до уровня серой посредственности? Чему я могу научить вас? Показать вам, как срывают кольцо с ручной гранаты и мечут ее в человека? Показать вам, как закалывают человека штыком, убивают прикладом или саперной лопатой? Показать, как направляют дуло винтовки на такое непостижимое чудо, как дышащая грудь, пульсирующие легкие, бьющееся сердце? Рассказать, что такое столбняк, вскрытый спинной мозг, сорванный череп? Описать вам, как выглядят разбрызганный мозг, размозженные кости, вылезающие наружу внутренности? Изобразить, как стонут, когда пуля попадает в живот, как хрипят, когда прострелены легкие, и какой свист вырывается из горла у раненых в голову? Кроме этого я ничего не знаю! Кроме этого я ничему не научился!».
Америка вступила в войну сравнительно поздно, но многим литераторам потерянного поколения все же удалось побывать на ней, отразив этот опыт в своих книгах. Одним из самых известных писателей потерянного поколения и еще одной иконой шестидесятников стал Эрнест Хемингуэй, служивший водителем скорой помощи на итальянском фронте. Его роман «Прощай, оружие» о грустной любви американского солдата-архитектора и фронтовой медсестры также был неоднократно экранизирован и явил читающим новый необычный стиль, точный, натуралистичный и даже несколько сухой. Хемингуэй отказался от описательной прозы и красочных речевых оборотов для передачи эмоций и понятий и предпочел активнее использовать диалоги и молчание в качестве литературных приемов. Вместе с тем его сухость лишь кажущаяся: название «A farewell to arms» означает не только прощание с оружием, но и прощание с объятиями, задавая трагический контекст всей истории.
Другим известным представителем потерянного поколения стал Фрэнсис Скотт Фицджеральд, который ушел добровольцем в армию в 1917 году и дослужился до адъютанта генерала Райана, выполняя обязанности его секретаря. Во время службы он повстречал Зельду Сейр – дочери судьи в штате Алабама суждено было стать «блистательным прототипом героинь его романов». С писателями потерянного поколения Фицджеральда роднит глубокий пессимизм: он признавался, что все идеи, когда-либо приходившие ему в голову, имели оттенок катастрофы, а одна из наиболее характерных черт произведений – ощущение грядущей беды или катастрофы как расплаты за внешнюю легкость и беззаботность существования. Ярчайший тому пример – главные произведения Фицджеральда «Ночь нежна» и «Великий Гэтсби». В противовес Хемингуэю с его телеграфным стилем, Фицджеральд остался в литературе как мастер лирической прозы: в одном из писем он признается, что всегда начинает с эмоции, той, которая ему доступна и которую он может понять. И тем неизбежнее катастрофа, которая ожидает его героев.
Другие авторы экспериментировали со структурой предложений, диалогов и повествования в целом. Так, Джон Дос Пассос одним из первых начал писать в стиле потока сознания, предвосхитив «Улисс» Джеймса Джойса. Еще одной его особенностью является разорванная композиция: склейка кусков повествования достигается с помощью монтажа, а в художественный текст включаются песни и отрывки из хроники и газетных статей. Сочетание художественного вымысла с документальной точностью повествования призвано показать духовный перелом, который в годы войны перенесла нация, и проиллюстрировать общую для потерянного поколения мысль о гибели духовных ценностей.
В поэзии идеологию потерянного поколения предвосхитил Томас Стернз Элиот, темой ранних стихов которого стали одиночество, бесприютность и ущербность человека. Герой написанной им «Любовной песни Дж. Альфреда Пруфрока» жаждет «в комок рукою стиснуть шар земной/ И покатить его к убийственному вопросу», воображает себя Лазарем, что «восстал из гроба,/ Вернулся, чтоб открылось все, в конце концов», однако при этом рефлексирует, подобно Гамлету, и ровно так же бездействует: «Короче говоря, я не решился». Смысловые сдвиги в его поэзии отражают неупорядоченность и бессмыслицу мира, а единство стихотворения создается повторами и вариациями. Философским осмыслением того, к чему пришел мир после первой мировой войны, стала знаменитая поэма «Бесплодные земли» о трагедии бытия, и примыкающая к ней поэма «Полые люди». «Мы полые люди,/ Набитые чучела,/ Сошлись в одном месте, –/ Солома в башках!/ Шелестят голоса сухие,/ Когда мы шепчемся вместе,/ Без смысла шуршим,/ Словно в траве суховей,/ Словно в старом подвале крысы большие/ По битым стеклам снуют».
«Эта вещь дает точное представление о настроениях образованных людей во время психологической катастрофы, последовавшей за мировой войной, – писал в 30-е годы поэт Дэй Льюис. – Она показывает нервное истощение, распад сознания, копание в самом себе, скуку, трогательные поиски осколков разбитой веры – все симптомы того психического недуга, который свирепствовал в Европе».
И все же одним лишь чувством отчаяния вклад «потерянного поколения» в литературу не исчерпывается: Хемингуэя и Фицджеральда многие называют в числе своих учителей в литературе, поэма Элиота дала название одному из томов эпопеи Стивена Кинга «Темная Башня», а стилистические находки их вдохнули в американскую литературу новую жизнь. Сами же личности авторов этих книг и до сих пор становятся предметом исследования в диссертациях и осмысления – в кино.